Георгий Шонин. Память сердца (Почти невыдуманная повесть)

        Предыдущая страница

        Он поднял на меня глаза и впервые за наше знакомство улыбнулся.
        - Что в переводе на русский язык означает: "Ничему не следует удивляться!" Этого ты мог и не знать. Ну а об Ионыче хоть слышал?"
        - Нет, - честно признался я.
        - Конечно, ведь Чехова в школе, выражаясь вашим языком, вы, вероятно, не проходили. Точнее будет сказать, прошли мимо. Мимо Чехова, мимо других выдающихся классиков, мимо многих славных имен и фамилий, создавших русскую культуру и вписавших в многострадальную историю государства российского много славных страниц. А ведь народ, не уважающий, не знающий своего прошлого, не имеет права на будущее! Так сказал… Постой, кто же это сказал? Вот проклятый склероз, забыл. А и то пора, как-никак перевалил за шестой десяток, да еще при таком образе жизни. Это для меня может плохо кончиться, как врач тебе говорю.
        Он опять замолчал, уставившись в свой пустой стакан. Затем, словно усмотрев в этом непорядок, взял бутылку и наполнил его до краев.
        - Да…Все казалось прочным и основательным. Думал, что так и проживу лет до ста, - задумчиво, словно сам себе, продолжал рассказывать Бирюк. - И даже тогда, когда грянула первая мировая, уверенность в завтрашнем дне не поколебалась. Наши казаки собирались за несколько месяцев дойти до Берлина с песнями и гиканьем. И я вместе с ними. Ан, не вышло! Война затянулась. Все стали задумываться над бессмысленностью этой огромной мясорубки. Даже казаки… И февраль 1917 года показался уже естественным и логичным… Но увы! Красный февральский бант не принес ни мира, ни победы, ни, тем более, в каждой роте и сотне. Жернова истории продолжали вращаться и перемалывать не только судьбы отдельных людей и семей, но и судьбу России в целом. Все, что создавалось веками лучшими умами нашей земли - в костер, всех, кто пытался противостоять этому - к стенке! Казалось, рушится все, гибель Помпеи, ни дать, ни взять!
        Он взял стакан, медленно выпил самогон, пожевал корочку хлеба и неожиданно спросил:
        - Интересно, сейчас ходят в психические атаки? Есть ли офицерские роты? Знаешь ли ты, до какой степени отчаяния нужно дойти, чтобы стать в офицерскую шеренгу и во весь рост с винтовкой на перевес шагать навстречу горячему свинцу? Тогда уже неважно, что явилось первопричиной такого отчаяния: ненависть или любовь, трусость или храбрость, неверие или убежденность. В этой шеренге все одинаковы, все равны, всех роднила почти неминуемая смерть. Как видишь, объединяют не только идеи…
        Долго терпел русский народ, долго дремал в нем дикий зверь. И вот его расшевелили, разбудили, дали вилами под зад для запала. Он и разошелся, и пошел все крушить налево и направо. Было ясно, что до тех пор, пока не выплеснется накипевшая боль и злость, вековая обида и унижение, ничто его не остановит. Ты думаешь только красноармейцам звезды на спинах вырезали? Шалишь, паря… Русский человек по природе своей одинаков, независимо оттого, где и какая у него звезда и то, как в эти погоны вбивали гвозди прямо на живом орущем человеке. Сколько звездочек, столько и гвоздей. И делали это тоже русские люди над своими же соотечественниками. Пойди попробуй разберись, кто прав, а кто виноват, ведь порою грудью шли друг на друга брат - на брата, сын - на отца.
        Я тоже убивал, меня убивали, но ведь это в бою, там кто кого. А вот убивать раненого, издеваться и пытать связанного по рукам и ногами своего соплеменника, пусть даже он твой противник, лишь только потому, что в данным момент он оказался не одного с тобой цвета - красного, белого, зеленого, синего - неважно, это в моей голове не укладывалось. Как все это объяснить или, тем более оправдать? Никак! Тогда я понял, что революция не социальное явление, а скорее природное, стихийное, как например землетрясение, потоп, чума или мор. Или правы попы и это все - наказанье Божье за грехи наши тяжкие? Ты-то как думаешь, потомок колокольных дел мастера?
        - Эк, куда Вас занесло! Такие высокие материи не для моих мозгов. Давайте о чем-нибудь попроще, - попытался я перевести разговор, так как в мои планы не входило вступать в дискуссию с хозяином и я опасался, что любое мое возражение или несогласие с ним может закончиться тем, что он просто-напросто выставит меня за дверь. Но не так легко было сбить его с толку. Он продолжал, пропустив мою реплику мимо ушей.
        - Наши далекие предки были крепкими и добрыми людьми. Ты заметил, что сильный физически человек всегда покладист и добр? Откуда же у нас, у их потомков, взялось столько вандализма? Откуда у русского человека коварство и жестокость? Неужто за четыреста лет татаро-монгольского ига мы обзавелись не только черными глазами и волосами, но кое-чем и похуже?
        Снова наступило молчание. Бирюк словно забылся, а я, напрягая весь свой умишко, пытался запомнить и осмыслить услышанное.
        - Вот и несла меня эта кровавая река по своим волнам, пока в одна тысяча девятьсот двадцать втором году не выкинула на польский берег, - вновь очнулся Бирюк, очевидно, решивший высказаться до конца. - Сотни и тысячи таких, как я, оказались в то время в Турции, во многих странах Европы. Большинство без средств к существованию, без будущего, без надежд. Чужая земля, чужие люди, чужие языки, обычаи и нравы. Вот, брат, когда по-настоящему начинаешь понимать, что такое Родина. А ты тут что-то вякаешь про родную землю, ты, у которого самой большой утратой в жизни была потеря мамкиной титьки!
        И он так грохнул здоровенным кулаком по столу, что бутылка, подскочив, упала на бок и из нее, булькая, полился самогон. Выждав немного, я робко поставил ее на прежнее место. Понемногу я уже начал привыкать к неожиданным приступам ярости Бирюка.
        - Чтобы не помереть с голоду, нанялся я к одному ясновельможному пану рабочим на скотобойню, - уже спокойно, как ни в чем не бывало, продолжил хозяин свой рассказ. - Спасибо матери-природе, силушкой не обидела. Иначе попал бы в лакеи или холуи, и то в лучшем случае. Везде было полно своих голодных и безработных. Потянулись однообразные серые будни. Днем я крушил братьев наших меньших с такой злостью, словно они были причиной моих бед и невзгод, а вечером - трактир. Думал, что уже больше никогда не вырвусь из этого заколдованного круга. Да по правде сказать, поначалу и не хотелось.
        После того, как первый шок от установления в России Советской власти прошел, в Польше, Чехословакии, Франции, еще кое-где стали создаваться разные общества, союзы, братства, землячества и, черт те знает, что еще. Но цель одна - консолидация всех сил для новой борьбы. Я не вступил ни в одну из этих организаций. Почему? На одном из организационных сборищ ответил так: "Когда мы дрались там друг против друга - это было наше чисто русское, внутреннее дело. У нас и раньше на Руси были в моде кулачные бои, на которых порой зашибали до смерти. Плохо, конечно, что последняя "потеха" приняла такие размеры и формы, и закончилась не в нашу пользу. Но дело сделано, и, как говорят, после драки кулаками не машут. Хватит, лично я уже намахался досыта, поэтому последую этой мудрой пословице моего народа".
        Казалось, вопрос исчерпан. Но, очевидно, дело было не только во мне. Возможно, так не думали куда более влиятельные люди, те, кто мог бы послужить знаменем этой новой борьбы. Поэтому меня не оставили в покое. Через несколько дней вечером в трактире ко мне за столик подсели руководители одного из землячеств, созданного в том небольшом городке и стали рисовать перспективы "нового похода" доказывать безысходность моего положения. Мне и так было понятно, что Родина меня отвергла, да и я сам не принимал ее такой, какой она стала. Но это вовсе не означало, что я должен участвовать в интервенции против нее. "И вообще, - сказал я им, - пусть под эту музыку пляшет тот, кто ее заказывает". Они приняли это как насмешку и, уходя, пригрозили мне: "Учти, смеется тот, кто смеется последним!" "Учту!" - бросил я в ответ, ни капельки не веря в реальность угрозы. А они сдержали свое слово и, однажды, в темном переулке трое поношенных хлыщей попытались оказать на меня морально-физическое воздействие. Только со мной и сейчас не так-то просто совладать, да и харч у них был жидковатый, не то что мой. Но урок я для себя сделал, стал осторожным и осмотрительным - для назидания другим, очень даже запросто могли пристукнуть где-нибудь из-за угла. Однако, они не стали этого делать и сыграли со мной гораздо тоньше: то ли заплатили хозяину, то ли пригрозили ему, но через некоторое время он рассчитался со мной и, вздохнув, ничего не объясняя, выставил за ворота.
        Все мои попытки устроиться на работу были блокированы. Мне не оставалось выбора: или в организацию Савинкова, или в петлю. "Терциум нон датур!", то есть третьего не дано. Год я перебивался случайными заработками. Один на всей земле, заметь, на чужой земле. Это не одно и то же. Сколько дум я передумал, сколько раз мысленно прожил свою жизнь. Однако, третье я все-таки нашел. Не буду вспоминать детали, они не интересны, но когда я, едва не утонув в болоте, оказался на белорусской земле, то явился в первый же сельсовет и своим признанием едва не довел до обморока старенького с жидкой бороденкой председателя. Есть ли у нас еще что-нибудь выпить? - неожиданно закончил он.
        Выпить нашлось. Мы долго закусывали, и я уже начал бояться, что Бирюк остынет и не проронит больше ни слова, поэтому подталкивая его на продолжение разговора, спросил:
        - Ну, а дальше, что же было потом?
        - Потом был суп с котом. А дальше Соловков ничего нет, только море Баренца, если верить географической карте. Впрочем и ей, как показывает опыт истории, верить не всегда можно, особенно когда речь идет о государственных границах. Здесь каждый мало-мальски уважающий себя политик сам себе и географ, и историк. Поэтому во все времена - "Вэ виктис!", то бишь "Горе побежденным!" Заруби себе это на носу, мой юный собутыльник.
        В заповедных и дремучих архангельских лесах кое-кто пронюхал, что я определился туда в добровольном порядке. И вот один раз я едва не угодил под неожиданно рухнувшее дерево, а во второй - оказался менее расторопным и очутился под непонятно почему раскатившейся поленницей. Но, как видишь, выжил, стал более осторожным и сумел отсидеть уже почти без приключений определенный мне срок. И в Гайде осел не случайно: здесь меня никто не знает и никто не сможет дергать, как за дойки, мое прошлое. К тому же, в родных краях ждать меня некому. Я осторожно навел справки. Родители эмигрировали во Францию. Следы жены и дочери затерялись где-то в Турции, куда их вывез старший брат жены. Тесть и его младший сын сложили головы во время деникинского похода. Сюда, как я и надеялся, не добрался ни один из моих бывших "сотоварищей" с предложением участвовать в крестовом походе за новый порядок. А что такой поход предстоит, ясно было всем задолго до 22 июня 1941 года. Не удостоен я и внимания товарища Кравченко - местного военкома. То ли забыли, то ли с возрастом просчитались… А может, просто не доверяют или, как говаривали древние: "Квот лицет йови, нон лицет бови!", утверждая, что то, что положено Юпитеру, не положено быку. Да… А я ждал, ох как ждал, что он бросит мне этот спасительный круг; надеялся, что это суровое испытание поможет мне прибиться наконец к долгожданному берегу. Не вышло, а жаль… Ну бог с ним! А теперь, лэтс гоу ту ауа шиипс! То есть, давай последуем совету англичан и вернемся к нашим баранам! - и он потянулся за бутылкой с самогоном.
        Бирюк вдруг пришел в хорошее расположение духа. Разливая пойло Клеща, он ловко жонглировал здоровенной бутылкой, улыбался во весь рот, словно специально демонстрировал свои крепкие без изъяна зубы. Меня насторожила такая смена настроения хозяина, тем более, что я не мог догадаться ни о ее причине, ни тем более, о последствиях. Что это: результат приличной даже для него дозы спиртного, или облегчение после исповеди, которую он долго носил в себе и вот наконец выплеснул наружу. А может, то и другое вместе?
        - И, призывая вас вернуться к нашим баранам, мой молодой коллега, подчеркиваю - коллега, я имею ввиду не эту толстую посудину, а склад боеприпасов! - поставил точку Бирюк и уставился на меня. Довольный произведенным эффектом, он продолжил:
        - Не хмурьтесь, и не вздумайте возражать или убеждать меня в полнейшем отсутствии у вас интереса к вышеозначенному объекту. Много потеряете в моих глазах. Смею уверить вас в том, что жизнь и сделала меня подозрительным и внимательным даже ко всем мелочам. К тому же, как вы, вероятно, уже успели заметить, я чту мудрость древних и следует их заветам. А они предупреждали: "Тимео данаос э дона фэрэнтис!", что в переводе на русский язык означает: "Бойтесь данайцев, дары приносящих!".
        Так вот, ваши великолепные дары, в виде мутного самогона, старого сала и злющей цибули, преподнесенные мне в ваш первый, столь неожиданный, а потому вдвойне приятный, визит, ваши чересчур откровенные лыжные прогулки в этих живописных окрестностях и такой пристальный интерес к этому очаровательному витражу в древне-украинском стиле и, наконец, сегодняшний приятно проведенный товарищеский ужин, во время которого вы так старательно пытались споить своего визави, убеждают меня в том, что я относительно вас ни капельки не ошибаюсь.
        Все это он говорил стоя, жестикулируя и расшаркиваясь. Я же сидел ни жив, ни мертв, сраженный наповал его наблюдательностью и логикой рассуждений. Наконец он выдохся, сел на табурет, как-то сразу обмяк и перешел с высокопарного стиля, чуть ли не просительный тон.
        - Ты себе не представляешь, дорогой Егор Владимирович, какой даешь мне замечательный шанс. Не возражай, ничего не говори, слушай и мотай на ус. Видит бог, я не собирался взрывать склад. Но мысль о том, как это лучше сделать, не давала мне покоя. Я "проигрывал" вариант за вариантом просто так, для развлечения! Но если бы меня сейчас спросили, я предложил бы неплохой план. Зима, конечно, не лучшая пора для его реализации, но исходя из оперативной обстановки самый подходящий момент. Потеря такого склада - существенная брешь в обороне немцев. Восполнить такую потерю трудновато, нужно время, а его похоже, у них нет. Так что игра стоит свеч!

Следующая страница