Георгий Шонин. Память сердца (Почти невыдуманная повесть)

        Предыдущая страница

        Тамара не пришла ни завтра, ни послезавтра. Михаил был сумрачным, на вопросы отвечал скупо, лишь бы отделаться. Я призвал на помощь соседа, дядю Тихона, потерявшего руку в войне с белофиннами. Тот пришел с четвертью вина, и вдвоем мы, наконец, немного раскачали Михаила.
        - Что рассказывать? Сейчас у всех один рассказ, у всех одна судьба - военная. В первом же бою, это было под Киевом, меня тяжело ранило осколком в грудь. Ребята, спасибо им, вытащили из этого ада. Пришлось поваляться в госпиталях. Потом - в запасной полк, а из него - на артиллерийские ускоренные курсы, и через несколько месяцев младший лейтенант Фомин возглавил батарею противотанковых пушек. Крещение в новом качестве принял под Сталинградом. Там был контужен, ранен, правда, легко в плечо, и там же впервые был погребен заживо. И все-таки остался жив. А личный состав батареи уже дважды сменился. И не мудрено. Деремся мы, как говорили в старину, с открытым забралом. Пушки наши маленькие, и работать приходится в основном прямой наводкой, то есть оказываемся лицом к лицу с немецкими "тиграми" и "пантерами". Вот и достается нам побольше, чем другим. Уж если прорвались танки на позиции - дело табак, смешают с землей. Во второй раз это произошло под Харьковом. Мы расстреляли все снаряды, и три танка ворвались на нашу высотку. Один из них поджег кто-то из ребят, а два другие, как утюгом раздавили нашу позицию. Водитель одного из танков, увидев, как мы с наводчиком Приходько нырнули в небольшой окоп, наехал на него гусеницей, сделал оборот, и вот мы уже на пути в царствие небесное. Хорошо, что окопчик оказался достаточно глубоким и это произошло на глазах у нашей пехоты. Откопали нас полуживых. Говорят, я свое уже выбрал, и если попаду в третий раз, то засыплют навсегда.
        - Ну шо ты, Мишка, шо за мрачные мысли. Вот, когда меня садануло в руку, я… - начал было бодро дядя Тихон, но бросив взгляд на бинты брата, хмыкнул и спросил: - А это тебя где же?
        - А это и вовсе обидно, без драки получил кусок железа. Под Кировоградом попали под бомбежку. Ну ничего, скоро заживет, и я еще успею отквитаться, - зло ответил Михаил.
        - Э, служивый, такая злость мне не нравится. На врага злись, на то ты солдат, защитник отечества. Ты же, похоже, на весь белый свет ощерился. Вот это ни к чему. С такой злостью не воюют, от нее толку мало. А вот жинку свою, хоть и любишь, держи на строгой дистанции, как в строю - на шаг сзади. Бабы ить народ какой? Ты ее рядом поставишь, а ей мало, она норовит вперед выскочить, а заодно и на голову выше стать. Нет, Мишка, в семье, как ив армии, должен быть порядок. А основа порядка что? Единоначалие, то исть, в доме должен быть один начальник. Уразумел? Так-то. Не горюй, перемелется - мука будет. Давай еще по стаканчику. Доброе у меня вино нынешний раз получилось.
        Мы выпили. Желая сменить тему разговора, Михаил сказал:
        - Ну что, Егор, на фронт, поди собираешься?
        - Уже! - радостно вырвалось у меня.
        - Что уже? - насторожилась мать, выкладывая нам новую порцию жареной картошки.
        Делать нечего, пришлось рассказать о повестке в училище. Мать запричитала. Михаил, как мог, успокаивал ее.
        - Ну что ты рыдаешь? Ведь не на фронт, учиться едет. Не век же ему сидеть около твоей юбки. А пока он кончит свое училище, мы будем в Берлине. Я вот отвоююсь и осяду возле тебя навечно.
        Слова Михаила подействовали на мать, страх за его судьбу на некоторое время заслонил перед ней горечь расставания с младшим сыном.
        На следующий день в 12 часов, как и было предписано, я прибыл в военкомат. Там уже находилась большая группа парней. Были и люди в возрасте. Приехали из ближних и дальних сел, вместе с родственниками. Я разыскал Бориса Ситникова и Ивана Птаху. Они объяснили мне, что мы должны сесть в одну машину с Максимычем, у которого все наши документы.
        На крыльцо вышел однорукий военком и громко прокричал:
        - Слушай мою команду! Призывникам всем подойти сюда. Через двадцать минут отъезд на станцию. Колонну поведет старшина Тягнирядно. Он же будет сопровождать вас до района формирования. Машины во дворе военкомата. В первые две садятся городские. Третья машина предназначена для призывников из Алексеевки. Четвертая - из Бижуков, пятая - из Чумацкого, шестая - миряновским, седьмая - широчанцам, восьмая - поделянам, десятая - для ваших личных манаток. Предупреждаю, лишнего ничего не брать. По прибытии на место получите все, что положено бойцу Красной Армии. Гоните фрицев так, чтобы аж здесь запахло жаренным. А теперь прощайтесь с родственниками.
        Последние слова лихого капитана, как команда, подхлестнули баб, они завыли во весь голос. Я только сейчас заметил, как много было женщин: матерей, сестер, жен, невест. Они поджидали в скверике напротив военкомата и, когда начал говорить военком, тоже подтянулись к крыльцу.
        Я подошел к своей матери. Она не плакала, а пристально сухими глазами смотрела на меня, словно видит в последний раз и старается насмотреться. Мне стало не по себе и я едва не закричал: "Да плачь же, мама!" Мужчины, освободясь от повисших на их плечах женщин, наспех целуя их и детишек, потянулись во двор военкомата. Когда все расселись по машинам, однорукий капитан подал команду: "С песней трогай!" И, словно боясь ослушаться военкома, на каждой машине, когда она проезжала мимо него, запевали песню. Мы запели "Катюшу", на следующей за нами - о тачанке, затем - "Ой, хмелю, мий хмелю", а дальше я уже не различал ни слов, ни мелодии. Пели вплоть до последних хат нашего городка. Затем затихли даже самые хмельные, и остаток пути ехали молча.
        На станции машины остановились прямо у запасных путей, где призывников поджидали теплушки. Разгрузкой и размещением без суеты, спокойно и основательно, руководил Максимыч. Чувствовалось, что он делал привычную для себя работу. Когда все необходимые распоряжения им были выданы, он наконец обратился к нам.
        - Ну, любимчики военкома, давайте займемся теперь вашими душами. За мной.
        Мы пошли к полуразрушенному зданию станции и разыскали коменданта. Решив с ним все необходимые формальности, Максимыч, отдавая нам наши документы, отеческим тоном напутствовал:
        - Главное, хлопцы, не дрейфь! Держитесь кучно, не зря говорят, что гуртом и батьку сподручно бить. В Харькове прямо у железнодорожного коменданта узнаете, где городская комендатура. Доберетесь до нее, а там вам расскажут, где искать эту летную школу. И если у кого-нибудь из вас есть мыслишка по дороге рвануть на фронт, советую выбросить эту дурь из головы. Попадете прямиком в дезертиры. Понятно? Ну хай вам грець! Пойду к своим. Скоро ваш поезд.
        Минут через сорок прибыл состав на Харьков. Проезжая мимо запасных путей, мы увидели наших недавних попутчиков и нам стало не по себе. Они ждали локомотива, который подцепив утлые теплушки, повезет их на запад, на фронт. Впереди у них тяжелый ратный труд: горе, страдания, кровь, смерть. Многим из них уже никогда не вернуться назад, к дорогим и любимым женщинам, не увидеть эти родные поля и леса, не услышать трели жаворонка в бездонном небе. Мы же ехали на восток, в тыл. Угрызения совести были настолько сильны, что даже сейчас, спустя десятки лет, вспомнив об этом, я снова, словно наяву, увидел все промелькнувшие тогда перед нами лица, тяжело вздохнул и вскочил с кушетки…

        - Здоров же ты поспать, Егорушка. Дело-то уже к вечеру, - сказала тетя Поля, беззвучно появившаяся в дверях комнаты.
        - Я не спал, дорогая тетя Поля. Просто еще раз пережил все то, через что прошел и что выстрадал в этом городе. Целые годы - за несколько часов.

В начало