Георгий Шонин. Память сердца (Почти невыдуманная повесть)

        Предыдущая страница

        Левой рукой он ласково ерошил мои непокорные кудри, а правой протягивал мои любимые леденцы или орехи. Когда я обеими руками опустошал его огромную ладонь он, грустно улыбнувшись, молча продолжал свой путь.
        Странное дело, мне казалось, что, чем дальше он уходил к западному концу улицы, тем больше становился в размерах, пока не превращался в мифического великана. Старый мастер уходил в сторону солнца, уже коснувшегося горизонта и похожего на раскаленную сковородку. И, когда своим туловищем он начинал касаться краешка, я все ждал, что вот-вот он запихнет себе за пазуху и все солнце…

        Зима пришла неожиданно. Морозом сковало не только реки, пруды и озера, но и человеческую память. Война ушла далеко от наших мест и о ней, по крайней мере вслух, почти не вспоминали. Наш городок жил тихой патриархальной жизнью, однообразие которой скрашивалось многолюдными воскресными ярмарками, да престольными праздниками, отмечать которые верующие имели возможность в полном соответствии со своим вероисповеданием. Власти не препятствовали. И, похоже, правильно делали.
        Мои встречи со Шмулем стали редкими. Чаще всего это были случайные встречи, во время которых мы ограничивались молчаливым кивком в знак приветствия. Одно время мне даже показалось, что они прервались навсегда. Наши поездки по селам сократились до минимума, несмотря на то, что коммерческая деятельность, как никогда раньше, активизировалась. Теперь селяне сами стали ездить на ярмарку, где имели возможность выбрать нужный им товара, а заодно и выгодно сбыть свой. Поэтому я не располагал информацией, которая представляла бы интерес для дяди Гриши. Но даже если бы она и была, то кому нужна, когда немецкий солдат, как писали местные и одесские газеты, смыл со своих сапог пыль донских степей в водах Волги, а его собрат "орлом глядит с высоты Кавказского хребта".
        Далеко, ох как далеко, ушли наши. Едва теплится искорка надежды. Как долго, как мучительно долго тянется зима…

        Первые весенние дни принесли не только тепло, но и подтверждение появившимся еще зимой робким слухам о разгроме немцев под Сталинградом.
        Лоску у оккупантов поубавилось, местные коммерсанты и преуспевающие обыватели засуетились. В корпусах педучилища дополнительно к двум существующим развернули еще один большой госпиталь, который сразу же заполнился тяжелоранеными и обмороженными. В городе и окружающих селах размещались как свежие, так и побывавшие в боях изрядно потрепанные воинские подразделения. Судя по всему, захватчики готовились к новому наступлению или собирались создать здесь мощный оборонительный рубеж. Каждая поездка по селам приносила новые сведения и я, по самые уши, начиненный информацией решил, что пора возобновить встречи с Григорием Моисеевичем.
        Я дождался его за проходной завода у магазина.
        - Здравствуй, Егор! Что нового? - не сбавляя шага, обыденно, как будто мы виделись только вчера, поздоровался со мной старый мастер. Мы не встречались около двух месяцев и я рассчитывал на более теплую встречу. Тем не менее, подробно рассказал ему обо всем, что увидел за это время сам и что услышал от своих товарищей.
        - Молодец! - только это и сказал Шмуль.
        Мы долго шли молча, и лишь у самого дома он разомкнул плотно сжатые тонкие губы и предупредил меня:
        - С Казачком ни в какие авантюры больше не ввязывайся. Он был в Чумацком лесу. Наша работа показалась ему скучной, неинтересной и он, перезимовав, исчез. Думаю, что опять в одиночку собирается схватиться с Гитлером и, возможно, вот-вот объявится в городе. Дурная, бесшабашная голова, никак не поймет, что иной раз информация важнее убитого полицая и даже взорванного эшелона. Время наших активных действий еще не пришло. Красная Армия далековато, а вражеских войск здесь на отдыхе и пополнении столько, что командованию гарнизона ничего не стоит выследить и перещелкать всю группу без особого труда. Поэтому пока нашей главной и важной задачей является сбор информации, наиболее полной и, по возможности, своевременной. Еще раз прошу и требую, никаких авантюр, максимум осторожности, каждый шаг должен быть обдуманным.
        И он пошел дальше, даже не сказав мне "до свидания".

        Дядя Гриша оказался прав. Несколько дней спустя, когда мы с хлопцами зашли к Клещу обмыть очередное вознаграждение пана Парапана, минут через десять после нашего прихода дверь мазанки распахивается и в ее приеме появляется крепкая фигура Казачка. Он холодно кивнул нам, заказал банку вина, сел с ней в сторонке, свернул здоровенную цигарку и молча уставился в одну точку, всем своим видом показывая, что обосновался он здесь надолго. Хлопцы и ранее сторонились и побаивались Казачка, и сейчас его присутствие угнетало всех, веселый разговор прервался, всем стало ясно, что запланированная гулянка испорчена с самого начала, поэтому, выпив по паре стаканов вина, стали расходиться по домам.
        Выйдя вместе со всеми, я направился к нашему оврагу, так как понял, что Казачок, не любивший выпивок, зашел к Клещу разыскивая меня. Несмотря на предупреждения Шмуля, я хотел и ждал этой встречи и искренне обрадовался, когда уже в овраге, в зарослях люции, за спиной услышал знакомый басок:
        - Привет, Егор! Может покурим?
        - Привет, пропажа! Где ж тебя черти носили? - спросил я внимательно вглядываясь в лицо Казачка, пытаясь угадать, с чем на сей раз пришел этот Кармелюка. Это прозвище для Казачка родилось у меня только сейчас и показалось очень удачным, но произнести его вслух я все же не решился.
        - Не спеши. Садись, закуривай.
        Он протянул мне жестянку из-под леденцов, где хранил махорку, и обрывок газеты. Я свернул себе козью ножку, высек кресалом огня и, ожидая рассказа Казачка, лег в по-весеннему сочную траву, и стал пускать колечки из дыма.
        Откровенно говоря, курить я не люблю и делаю это только для того, чтобы поддерживать компанию, никогда не втягивая дым в легкие. Кроме того, эта процедура считалась местным шиком и причисляла к клану независимых взрослых хлопцев.
        Мы молча дымили. Но когда молчанка начала мне уже порядком надоедать, Казачок заговорил.
        - После того, как я уложил того борова (жаль две лишние пули выпустил), я пробрался в город со стороны Бижуков еще до рассвета. А потом оврагом прямехонько к своей хате. Моя бабуля встала с рассветом, вот я и столкнулся с нею прямо на пороге. Маузер за поясом, его не особенно спрячешь. Правда, она знала, что у меня есть эта штуковина, но никогда не видела, чтобы я с ней игрался. И все ж, ни о чем меня не спросила, потопала на огород готовить товар на базар. Я припрятал маузер и улегся на свое лежко спать. Оно у меня в малиннике на краю оврага: береженого бог бережет. Уснул я сразу, будто в бездну провалился.
        Но спать долго не пришлось. Чувствую, кто-то трясет за плечо. Меня давно уже никто не будил, поэтому я подскочил от неожиданности. Смотрю - бабуля. "Гайда, сынок, собирайся", - говорит. "Куда? - спрашиваю, - спать хочу". А сам чувствую, как сон мой улетучивается, а в животе неприятно заныло. "Некогда спать, потом выспишься". Я встревожился и пошел за Матреной. Во дворе на скамеечке стояла ее корзинка с нераспроданной зеленью. Бабка остановилась возле нее, уставилась на корзину, точно впервые увидела, потом взяла зелень и выбросила в овраг. Такого еще не бывало. Обычно Матрена сидит на базаре до победного - пока все не распродаст. Понял, до моей бабули что-то дошло. Видать в городе уже знают о случившемся в Алексеевке. Лихо мы все-таки ту падлюку прикончили! Вспомнить приятно.
        При этих словах я сел и внимательно посмотрел на Казачка, силясь понять, что это - юношеская бравада или рассуждения безумца.
        - Ну даешь, брат. У меня до сих пор, как вспомню, поджилки трясутся, а ты рассуждаешь так, словно мы на шухер в сад бабы Гаши сходили. И не человека убили ночью из-за угла, а раскололи ворованный кавун!
        - Не дергайся, успокойся, - хладнокровно осадил меня Казачок, - Эмоции прибереги для своего друга - этого вонючего жидка, в котором ты, я вижу, души не чаешь. Слушай дальше. Значит, Матрена выбросила свою зелень в овраг и говорит: "Васыль, ты пока сховай батькин подарок понадежней, а я кой-чего соберу в дорогу..."
        - Тебя оказывается, Василием зовут? - искренне удивился я, так как мне никогда не приходило в голову, что должно же быть у него настоящее имя.
        - Отцом Ксенофонтом меня зовут! И сейчас после беседы с тобой я пойду в часовню православным мозги канифолить, - вспылил Казачок.
        - На нашей улице молельня, а часовня - на Нижней, тебе туда далековато топать, - я решил отыграться. - Ну и главное, во всех церквах уже есть и попы, и старосты. Это раз А, во-вторых, что ты взбесился? Я на твоих крестинах не присутствовал, а в здешних местах, сам знаешь, прозвище - это и фамилия, и имя на всю жизнь. Только когда отпевают, узнаешь, что умер не Хорь или Гундыль, а Иван или Федор.
        - Ладно, хватит петушиться, - примирительно сказал Васыль. - Ты будешь слушать или нет?
        Я кивнул головой и вновь улегся на траву.
        - Пока я закапывал под яблоней маузер, бабуля моя собралась, заперла хату и с корзинкой и мешком поджидала меня во дворе. На мой вопрос, что же все-таки случилось, она ответила, мол, будто бы какой-то приехавший издалека селянин передал, что помирает ее двоюродная сестра и просит придти проститься. Путь дальний, а одна идти она боится, поэтому я должен ее сопровождать.
        Добирались мы дня три. На нас никто не обращал внимания. Эка невидаль, бабка с внуком ходят из села в село - побираются. Сколько мы таких бабок и стариков встретили на своем пути! А сколько калек и слепых! Поводыри у них оборванные мальцы - внуки, а может, просто бездомные ребятишки. Кочуют по пыльным дорогам Украины в поисках куска хлеба.
        Да, так вот. В конце третьего дня пришли мы в небольшой, всего несколько хат, забытый богом хуторок. Он так и называется - Забытый. На его окраине живет Матренина сестра. Она была жива-здорова и выглядела куда моложе и крепче самой Матрены. Прямо скажу, сестрица эта не очень-то обрадовалась нашему появлению. Как бы извиняясь перед ней, бабка стала объяснять цель своего прихода. Мол, желаю перед смертью пожить на родине своей матери, поклониться могилам родителей. Может, оно и так, но я заподозрил, что бабулька моя темнит. Несколько дней приставал к ней с расспросами. Она отмахивалась от меня, как от назойливой мухи. А потом все-таки сдалась.
        В то утро, когда она, как обычно, пошла на базар, ее и без того болтливые товарки гудели, как растревоженный улей. Они, перебивая друг дружку, рассказали Матрене об убийстве алексеевского старосты. Бабуля моя - умница, сразу же смекнула, чьих это рук дело. Попросила соседку присмотреть за товаром, пошла к повозкам мужиков, приехавших на базар из дальних сел, якобы для того, чтобы порасспросить их, нет ли кого из ее родных мест. Так она делала всегда в большие базарные дни, и вправду, находила своих земляков.
        На сей раз, поторговавшись для вида с каким-то бородатым дядькой на счет цены на воск, она вернулась с причитаниями по поводу тяжело заболевшей и умирающей сестры. Быстренько собрала свой товар и направилась домой. А через час мы уже пылили по винницкой дороге. Как тебе нравится хладнокровие и решительность бабули?
        - А я-то думал, у кого ты научился такой конспирации, - поддел я Василия, так как подумал, что последней фразой он намекает на утерянный мною в впопыхах наган.
        - Не зубоскаль, - оборвал меня Казачок. - Слухай, что было дальше. Живем неделю, живем другую. Скука, хоть вой! Даже подраться не с кем - одни старики и старухи. Верст за десять вокруг, дальше я не ходил, ни единой живой души. К концу третьей недели я подхожу к Матрене и говорю: "Лучше благослови (хоть сам знаешь, не верю ни в бога, ни в черта), а то ведь все равно сбегу". "Куда ж ты?" - спрашивает. Отвечаю ей прямо, что пойду искать партизан. Не найду, буду пробиваться к своим. Бабуля - мудрая старуха, благословила. На прощанье сказала: "Христом-богом прошу, не ходи к нашей хате. Убьют тебя там. Что отцу скажу, если даст бог свидеться?". "Не горюй, - говорю ей, - Убить везде могут, а я живучий!". Так ведь, Егор? - и Васыль весело подмигнул мне своими хитроватыми цыганскими глазами.
        Тогда я с легкостью согласился. Но пройдет немного времени и я буду вспоминать этот разговор и вещие слова бабки Матрены чуть ли не с суеверным страхом.
        - Ну и где же тебя носила нелегкая все это время?
        - Я их все-таки нашел, тех, в Чумацком лесу. Как и думал, ими командует военком. Войска-то - полтора десятка! Поотпускали бороды, дядьками заделались. Пустили под откос пару эшелонов, взорвали тройку складов - и все! Говорят, главная задача - сбор информации. Лежат в канавах у железнодорожных станций, в кустах возле въездов в гарнизоны, под видом шабашников шатаются, из села в село с плотницкими топорами и пилами, вот и вся работа. Короче, ни черта не делают! Только один радист старается, как у него только руки не отсохнут. Нет, такая работа не по мне. Перезимовал я с ними еле дождался пока подсохнут дороги и дал дёру.
        - Да, брат, с тобой не соскучишься! Ну и что же собираешься делать дальше? Пойдешь на восток?
        - Успеется. Я тут такое придумал, ахнешь!

Следующая страница