Георгий Шонин. Память сердца (Почти невыдуманная повесть)

        Предыдущая страница

        Следующую неделю я не был дома. Мы с Парапаном ездили по молдавским селам и скупали овечьи шкуры. Дело в том, что предприимчивые румынские хозяева сумели набрать рабочих и пустили цех по выделке овчины на меховой фабрике, которая территориально располагалась вплотную к нашему заводику. И, как похвалялся мой шеф, "во вновь организованном кожно-меховом концерне", где он, "теперь не хухры-мухры, а пан вице-президент", дела пошли на славу.
        Вернувшись домой, я узнал от матери новость, которая взбудоражила весь город: на аэродром в Бижуках напали партизаны и все как есть сожгли и повзрывали.
        - Поговаривают, что это были даже не партизаны, а парашютисты, - с тайной надеждой закончила мать.
        Я насилу дождался утра, надеясь, что на заводе сумею разузнать обо всем более подробно, но увы…ничего нового не услышал. Я знал, чьих рук это дело, догадывался, что слухи об ущербе явно преувеличены, и все же, где-то в глубине души, мне очень хотелось верить, что эта акция была проведена людьми военкома, которые успели опередить отчаянного Казачка. Мне не терпелось попасть на место событий и увидеть все своими глазами.
        Случай подвернулся на следующий день. Мой прямой начальник Парапан, даже став одним из шефов концерна, не захотел расставаться с профессией мелкого жулика. Он поручил мне доставить в Бижуки хромовый крой на десяток сапог. Для этого выделил в мое распоряжение одну из заводских каруц - румынскую телегу с высокими бортами. Я с радостью бросился выполнять поручение. Но как же я был разочарован, когда издали, еще не видя самого аэродрома, понял, что он активно действует. Над моей головой проносились плоские, как голодные тараканы, "мессеры". Они исчезали и появлялись из-за крутого холма, за которым находился аэродром. Я увидел его, как на ладони, когда мои ленивые клячи вытащили тарахтящую карацу на пригорок.
        Самолетов стало в два раза больше, причем половина из них была нового, неизвестного мне типа. Все постройки на аэродроме целы, за исключением одного, самого ближнего к балке барака. Он сгорел дотла. Зато теперь все летное поле было обнесено колючей проволокой, за которой, белея свежеструганным деревом, возвышались вышки с прожекторами и часовыми на них. Причем, одеты они уже не в желто-зеленую форму румынских солдат, а в серо-стальные мундиры. Немцы?! Значит, теперь даже охрану аэродрома румынам не доверяют.
        Я почувствовал себя обманутым и поэтому, выполнив поручение Парапана, не задерживаясь в селе, сразу же возвратился в город. Мне очень нужно было встретиться с Казачком. Сдав конюху лошадей, забежав домой, быстро умылся и переоделся. Большим усилием воли заставил идти шагом, не срываться на бег. Не доходя до конца нашей улицы, свернул в проулок и вышел на Средне-Русскую как раз в том месте, где начинался глубокий овраг. По левому краю оврага змейкой сбегала тропка, которую протоптали ребятишки верхней улицы, сокращая себе путь к реке. Взрослые пользовались ею редко. Я пошел по этой тропке. На противоположной стороне, прямо на склоне оврага стояла мазанка бабки Матрены, как две капли воды похожая на нашу хату. За ней сад и огород. Все точь-в-точь как у нас. Только наша рыпа раза в четыре меньше этого глухого, заросшего густым кустарником и бурьяном оврага.
        На низенькой двери мазанки на цепи, продетой в кольца, висел огромный амбарный замок.
        Я спустился на Нижнюю улицу и не торопясь пошел к центру города. Там ключом била "непмановская жизнь". Так, по крайней мере, представлялась она мне по виденным немногим фильмам и по рассказам матери. Во всю работали ресторанчики и буфеты, фланировали невесть откуда взявшиеся хлыщи с дамами, в городском парке играл оркестр. Отовсюду слышался смех. Глядя на все это, трудно было представить и поверить, что где-то идет война, грохочут пушки и рвутся снаряды, бьются насмерть и гибнут люди. Настораживало лишь одно - среди этой праздной публики было много военных, румын и итальянцев, реже - немцев.
        Стемнело, и я пошел обратной дорогой. Подниматься вдоль Марфиного оврага было жутковато. Казалось, что за каждый кустом кто-то прячется. Напротив мазанки заставил себя остановиться и прислушаться. Тишина. Шум центра города сюда не доносился, и этот контраст подействовал на меня успокаивающе. Беззлобно перебрехиваются собаки. Их ленивая перекличка напомнила мне кобеля бабки Матрены. Когда мы гурьбой бежали по этой тропке к реке купаться, большой черный и очень злой Тузик метался на цепи по двору, разбрызгивая слюну. Он не лаял, а хрипел, потому что стоя на задних лапах буквально повисал на своем ошейнике. За этого пса местные хозяева предлагали Матрене хорошего поросенка. Но она не променяла Тузика, и он служил ей верой и правдой.
        Я простоял почти полчаса, вглядываясь в темноту двора до рези в глазах, но ничего даже намекающего на присутствие там живого существа не обнаружил. Куда же исчез Васыль? Уж не прихлопнули ли его румынские часовые на аэродроме? Пожалуй нет, потому что об этом сразу стало бы известно. Значит, Казачок где-то отсиживается. Где? Поняв, что сейчас мне этот ребус не разгадать, я отправился домой по пустынным улицам русской слободы…
        Проснулся я с твердой решимостью сегодня же подойти к дяде Грише, и с его помощью рассеять все сомнения, найти ответы на мучившие меня вопросы.
        В конце работы я в числе первых вышел за проходную и стал поджидать мастера у ларька. Увидев его квадратную фигуру в дверях проходной, медленно пошел вдоль улицы, а за поворотом и вовсе остановился. Он шел не спеша, своей немного прыгающей походкой.
        - А, это ты, Егор? Слава богу, если он есть, живой и здоровый, значит, будешь долго жить. Ап-чхи! Ап-чхи!
        Хотя говорил он в шутливой форме, сам же оставался серьезным, даже суровым. Мне сразу же расхотелось разговаривать с ним о Казачке. Некоторое время мы шли молча.
        - Головотяпы! Драть вас некому. Я же тебя предупреждал. Почему не слушаешься, забери тебя холера? Сосунки! В героев решили поиграться!? Кто вас просил лезть в Бижуки? - неожиданно обрушился на меня старый мастре.
        - Для этого никаких и ничьих просьб не требуется, - обозлился я. - Сожалею, что не принял в этом участия.
        - Что, не пригласили, или все-таки послушался старого еврея? - уже помягче спросил дядя Гриша.
        Но я уже твердо решил не говорить о своей последней встрече с Казачком, и вопрос мастера повис в воздухе без ответа.
        - Так, так, так… Хороший хлопец этот Казачок, а вот в голове халоймес. Ни за грош свернет себе шею. Да еще и прихватит с собой кой-кого. Великий урон Гитлеру - барак и пара подшмаленных фрицев! А теперь пойди подступись к аэродрому, попробуй сунься!
        - Да, сейчас трудновато, вчера проезжал мимо, видел, - примирительно подтвердил я.
        - Что же ты видел? Расскажи поподробней.
        Я рассказал об изменениях, происшедших на аэродроме в Бижуках.
        - Молодец, - похвалил меня Шмуль. - Вот это уже дело. А если ты еще узнаешь, куда делась румынская дивизия, выгрузившаяся на станции Ботов, будет тоже неплохо. Думаю, далеко она не ушла, иначе зачем было бы разгружаться. К сожалению, местные товарищи, помогавшие нам, погибли из-за такой же горячей головы, как твой Казачок.
        Дядя Гриша замолчал, ожидая, когда пройдет попавшийся нам навстречу дядька Евсей, живущий в самом начале нашей улицы. Он участвовал в финской войне, и там ему оторвало ногу. Сейчас ее заменяла увесистая деревяшка. Вернувшись домой, Евсей запил и из доброго общительного садовника превратился в занудливого и задиристого мужика. Честил на чем свет стоит и своих и чужих, постоянно искал ссоры и был непременным участником всех базарных стычек. Его стали избегать не только соседи, но и родственники. Это еще больше обозлило дядьку Евсея. Вот и сейчас он был навеселе, и, увидав нас, заранее остановился, очевидно, подыскивая повод, за что бы зацепиться.
        - Что, карснопузый жид, теперь для фрицев стараешься? И этого комсомольского змееныша приобщаешь? Ну, ничего, придут наши… - пригрозил Евсей и для убедительности грузно стукнул своей деревяшкой о землю.
        Но дядя Гриша, крепко сжав мою руку, прошел миом Евсея, словно у пустого места. И, как ни в чем не бывало, продолжал:
        - Твоя задача остается прежней: смотреть, слушать, наблюдать. Да, кстати, тебе наши передают благодарность за собранную информацию. Это кое-что значит, это не мать твою-купа вареников, как говорил Гордей, не так ли? Обстановка усложняется, потому встречается будем только тогда, когда у тебя появятся новые сведения. Об этом ты мне дашь знать следующим образом: будешь стоять и курить у ларька. Ни пить, ни есть, ни баланду травить, а курить. Договорились? Береги себя, Егор. Привет Мане, - и он пошел вниз по улице.

        Прошло лето, заканчивалась осень, а я все ждал и надеялся услышать однажды за своей спиной знакомый басок: "Ну что, Егор, покурим?" Но Казачок не появлялся.
        Глубокая осень… Я не люблю эту пору года. Нудный бесконечный дождь, кругом грязь: ни пройти, ни проехать. Под стать погоде и настроение: одиноко, грустно, безысходно.
        Вот в такое сырое и пасмурное утро погиб Васыль. Погиб так, как и предсказывала бабка Матрена - на пороге своего дома.
        Еще в конце лета, когда в селе Поделы было убито два полицая, сосед бабки Матрены сообщил в городское отделение румынской сигуранцы, что выйдя в лунную ночь по нужде во двор, видел, как кто-то влезал в окно мазанки, которую жильцы оставили несколько месяцев назад. А днем опять все было закрыто, во дворе ни души. Это соседу показалось странным, и он дал знать, куда следует. После этого возле хаты и оврага стали замечать каких-то незнакомых людей. Они пытались не привлекать к себе внимания, но так как здесь все знают друг друга с детства, то появление любого нового человека всегда вызывало любопытство и интерес. Стало ясно - стерегут хозяев. Затем все утихло. А месяц спустя в окно дома шефа местных полицаев влетела граната. Хозяин был убит. Раненный полицай, дежуривший в ту ночь у дома, опознал в нападавшем Казачка. После этого за ним началась открытая охота. Полицаи обошли все дворы трех русских улиц и предупредили жителей о том, что каждый увидевший Казачка должен немедленно сообщить в полицию. Умолчавшие или оказавшие ему малейшую помощь будут расстреляны.
        Очевидно, непогода загнала Казачка в родной дом. Он пришел перед утром, вероятно, переодеться, переобуться и обсушиться, и его выдал все тот же сосед, увидавший, как в мазанке чиркнули спичкой. Через час хата Матрены была обложена комендантским взводом. На предложение сдаться, Васыль ответил выстрелом. И, нужно отдать ему должное, отстреливался он отчаянно и метко. Троих убитых увезли на карце, раненных подобрала машина с красным крестом.
        Когда в перестрелке наступило затишье, Казачок, по-видимому решив, что румыны отступили, попытался выскочить в окно, выходившее прямо к оврагу. Но оно было маленьким и Васыль на секунду замешкался. Пуля достала его в прыжке, и он, как подбитая птица, рухнул на землю без движений. Не учел дорогой Васыль, что румыны понимали: рано или поздно он попытается прорваться к оврагу, а оврагом к реке в камыши, - и все блокировали.
        Жаль, что о соседе-предателе и о подробностях этой трагедии мы узнали позже, из допросов полицаев. К этому времени он исчез бесследно, бросив дом и семью, оставив ей на память клеймо позора и презрения.
        Я тяжело переживал смерть Василя, видя в ней долю своей вины. Прояви я побольше настойчивости и дружеского участия в судьбе этого отважного хлопца, может, все сложилось бы иначе. Но, с другой стороны, гордился Казачком, хотелось верить, что окажись я на его месте, то сумел бы также дорого отдать свою жизнь.

        Мои воспоминания прерываются ласковым голосом тети Поли:
        - Егорушка, айда к столу. Варенички уже поспели, давай-кось оприходуем пока они горяченькие. Чево будем, наливочку, али винца поставить?
        - Я уже согрелся. Давай-ка лучше попьем винца - отвечаю я и присаживаюсь к столу, на котором уже дымится огромная макитра вареников.
        Поставив передо мной графин с вином, к столу присаживается и хозяйка.
        - Ну, гостенек, начнем, благословясь, - приглашает меня и истово трижды крестится, глядя на образа.
        - Дай бог тебе крепкого здоровья на долгие года, дорогая тетя Поля, - сказал я, поднимая стакан. - А за всем остальным можно поехать в Одессу и купить на "Привозе".
        - Да-да, если деньги будут, - отпарировала хозяйка. - А много ли их заработаешь здеся, в нашем захолустье? Вот и драпают отсюдова молодые мужики кто куда: кто в Одессу в "тюлькин флот", а кто, как твой брат Михась, за топорик и айда по селам шабашить. По неделям и месяцам ни жинок, ни дитев своих не видють. Рази это жизня?
        Мы помолчали. За послевоенное время в городе не было построено ни одного мало-мальски значительного предприятия и проблема занятости была одной из острейших. Молодые ребята и девчата, окончив школу, вынуждены были покидать родные места. Городок хирел, терял свое значение, превращаясь в глухое захолустье.

Следующая страница